Ранним летним утром Пахомов отправился в наряд. Следом за ним — шаг в шаг — ступал младший наряда и ворчал на скучную погоду. Могла бы она — летом-то — быть и получше! Солнце выглянуло только на минуту, тронуло деревья в лесу и тут же нырнуло в облако. Из-за сопок, по которым тянулась граница, поплыл туман, потом заморосило. Стало слышно, как с листьев берёзы в папоротник срываются холодные капли: кап-кап, — а у подножия сопок, за кустарником, журчит бегущая по нашей земле речушка.

 

Пахомов быстро шёл по тропе в гору и внимательно оглядывал окрестность. Но между делом, по таёжной привычке, присматривался, какому дереву подпилить старые сучья, какому расчистить место, чтоб просторней было расти.

 

«Чудак ты, Пахомов, — говорили ему, бывало, товарищи. — Чего ты красоту наводишь? Тайга ведь».

 

«А охраняем что? — отвечал Пахомов. — Землю, реки, моря, тайгу...»

 

Он и сейчас приметил кривенькую ёлочку: не так растёт. Шагнул к ней, нагнулся и сразу напрягся: след! Рядом с ёлкой оттиснулся глубокий чёткий

 

след. За ним оттиснулись на земле второй, третий, уже полный воды. Три человека разом прошли! Такого на участке ещё не бывало.

 

— Сообщай на заставу! — крикнул Пахомов товарищу.

 

В тумане у перевала виднелась сосна, к которой совсем недавно они протянули телефонный кабель, и младший наряда бросился к ней. Но вдруг остановился: впереди на тропе тоже отпечатались три пары следов. Только шли они в обратную сторону.

 

— Гляди! — окликнул младший Пахомова.

 

Пахомов сверил следы: одинаковые! Он кинулся к пограничной полосе. И на ней тоже отпечатались глубокие чёткие следы: три пары туда и три обратно. Будто нарушители побывали на нашей стороне и опять вернулись за границу.

 

— Звони! — крикнул Пахомов младшему, а сам показал автоматом вниз и, стараясь не шуметь, стал быстро спускаться по следу. На влажных валунах, на расползающихся корнях ноги скользили, но он ставил сапог то на ребро, то на всю ступню — и торопился.

 

Навстречу ему всё сильней доносилось журчание нашей речки. Возле реки след поворачивал обратно. Пахомов задержался. «Ну нет, — подумал он. — Не за водой же вы к нам ходили», — и стал осматриваться.

 

Ничего. Только ползёт по реке туман, на камне сидит, надув щёки, бурундук, вертится на сосне сойка...

 

На воде у берега качаются листья папоротника. Пахомов наклонился: «Листья-то рваные, примятые. Значит, кто-то за них хватался!»

 

Пахомов заторопился. С камня на камень перебежал через речку, и вдруг у самых ног снова — следы! И опять: туда и обратно. Пахомов вдруг почувствовал, как потеплело лицо, запотел в руке автомат, услышал, как стучит сердце. И не только от быстрого бега, — бегать-то он умел! — но и от волнения. Нарушителей-то трое! Трое! И чем глубже он входил в лес, тем волнение становилось сильней. Он уже знал, видел, что они не ушли, а где-то здесь, рядом, путают след, хитрят. Теперь каждый камень стал опасным, любая тень за деревом готовилась к прыжку. Ведь трое! Как их брать?

 

За одним он когда-то гнался. По скалам, по болоту. Сапоги сбросил, упарился, а догнал и взял! А троих...

 

Он вдруг подумал: «Может, дать ракету?» Но тут же сдержался: «Ракету увидят не только свои: так насторожишь и врага. А брать его нужно внезапно!»

 

«Вот так внезапно и будем брать. Всех троих, — сказал он себе. — Как одного, так и троих». И сказав это, почувствовал себя спокойней, уверенней, побежал быстрей. Глаза стали смотреть внимательней и жёстче.

 

Но прошёл час, а нарушителей всё не было видно. Потяжелела морось, стал накрапывать дождь: вот-вот смоет следы. И Пахомов снова заволновался, но по-другому: он представил, как они все трое минуют соседнее село, как взбираются на подножки вагонов у ближней станции...

 

Пахомов снял сапоги. Бегом! Сбросил мокрую гимнастёрку. Бегом! И вдруг неожиданно остановился у дерева, услышал: шелестят кусты, потрескивают ветки. Может, зверь? Да нет, зверь ходит мягче. Зверь по-человечьи не шепчет!