Сказки, рассказы

Михаил Зощенко. Аристократка

Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать: — Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

 

А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.

 

А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.

 

— Откуда,— говорю,— ты, гражданка? Из какого номера? — Я,— говорит,— из седьмого.

 

— Пожалуйста,— говорю,— живите.

 

И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует? — Да,— отвечает,— действует.

 

И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц — привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.

 

Дальше — больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука. И чего сказать — не знаю, и перед народом совестно.

 

Ну, а раз она мне и говорит: — Что вы,— говорит,— меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы,— говорит,— как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.

 

— Можно,— говорю.

 

И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.

 

На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой — внизу сидеть, а который Васькин — аж на самой галерке.

 

Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я — на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу— антракт. А она в антракте ходит.

 

— Здравствуйте,— говорю.

 

— Здравствуйте.

 

— Интересно,— говорю,—действует ли тут водопровод? — Не знаю,— говорит.

 

И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.

 

А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг ее и предлагаю: — Ежели,— говорю,— вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.

 

— Мерси,— говорит.

 

И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.

 

А денег у меня — кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос.

 

Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.

 

Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.

 

Я говорю: — Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.

 

А она говорит: — Нет.

 

И берет третье. Я говорю: — Натощак — не много ли? Может вытошнить. А она: — Нет,— говорит,— мы привыкшие, И берет четвертое.

 

Тут ударила мне кровь в голову.

 

— Ложи,— говорю,— взад! А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.

 

А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с ней не гулять.

 

— Ложи,— говорю,— к чертовой матери! Положила она назад. А я говорю хозяину: — Сколько с нас за скушанные три пирожные? А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет.

 

— С вас,— говорит,— за скушанные четыре штуки столько-то.

 

— Как,— говорю,— за четыре?! Когда четвертое в блюде находится.

 

— Нету,— отвечает,— хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.

 

— Как,— говорю,—надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии, А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит.

 

Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.

 

Одни говорят — надкус сделан, другие — нету.

 

А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол вывалилось— народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.

 

Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.

 

Заплатил. Обращаюсь к даме: — Докушайте,— говорю,— гражданка. Заплачено. А дама не двигается. И конфузится докушивать, А тут какой-то дядя ввязался.

 

— Давай,— говорит,— я докушаю.

 

И докушал, сволочь. За мои-то деньги. Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой. А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном: — Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с дамами.

 

А я говорю: — Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.

 

Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки.